Жил да был на флоте матрос Пронька. Справный был матросик – дело разумел, от работы не отлынивал, может, три раза круг света обошел... Это подумать надо: круг света! Сказать-то легко, а ходить – далеко!
Ну, на море служить, известно, – не лапти плесть. Что ни говори – не по суху люди ходят: нынче штиль, завтра шквал, коли сдрейфил – так пропал. Да он, Пронька-то, не таковский был, – заправский морячок! Куда хошь, туда его и ставь, нигде не подведет.
Всем хорош парень, одна только беда: по морю ходил, а воды не любил. Любил водку. И до того он ее обожал, что и трезвый не бывал, а пьяный завсегда.
Чарка ему – на один глоток, а ендову в два счета осушал. «Раз!» – скажет – полпуста. «Два» – скажет – пусто!
Уж его и корили, и бранили – и добром, и линьком! Ничего не берет.
Ты ему: «Так и так, Пронька, гляди, башку пропьешь!» А он тебе: «Пей да дело разумей! Пьян да умен – два угодья в нем. Пьяница проспится, дурак – никогда!»
Что тут скажешь? Плюнешь, да и пойдешь с им вместе водку пить.
И начальство-то ему выговаривало, и боцман сильно жучил – все одно: осталось без последствий. Пьяница – так пьяница и есть.
Вот как-то раз, в великом посту, приступил к ему батюшка, корабельный поп.
– Пронька, бога ты не боишься. Смерть-от не за горами ходит, – под ногами кипит. Не ровен час – во хмелю помрешь. Ну, что ты тогда богу ответишь, как пьяный-то предстанешь на страшный суд?
А Проньке это не в загвоздку.
– Э, батюшка! Сами знаете: что у трезвого на уме, то у пьяного языке. Стало быть, всю правду господу и скажу. А он, правдолюбец, лжу-то наказует, а правду – не, правду жалует.
Махнул рукой поп, отпустил ему грехи.
А невдолге после того сильно выпил Пронька. То ли именины были у кого, то ли не было именин, а только напился он до положения риз. Полез пьяненький на мачту, да и свалился оттуда прямо в воду... Свалился и потоп. Не зря, стало быть, покойник воду-то недолюбливал. Было ему такое предчувствие.
Ну, вот, по сказанному, как по писаному, явился он на тот свет пьяным-пьянешенек и не знает, куды идти. А уж там, дело известное, и для трезвого-то потемки, так пьяному – просто беда...
Постоял он в сторонке, поглядел туды-сюды, направо, налево... Мало-маленько понял.
Так и есть! Ранжировка идет, перекличка: кого – куды. Этого – одесную, этого – ошую. Матросов-горемык все больше в рай берут. Оно и понятно: уж коли за матросское житье в рай не брать, то за какое и брать? Служба настоящая! Тяни, тяни, да и отдай. Отдал – опять тяни. А не дотянешь – бьют, и перетянешь – бьют.
Так неужто и в рай после того не попасть?
Ну, с Пронькой, одначе, сумненье вышло. Как есть он справный матрос – ему в рай полагается. Как есть он горький пьяница – ему в ад!
Он стоит, не знает, куды подаваться.
Справа кричат: «Прохор!»
А слева – «Пронька-а!»
Он на Проньку-то и пошел. А это его черти кликали. Святые-то по-святому и зовут – Прохор.
Вот и вышло – угодил он, вместо раю, в самое пекло. В ад кромешный. Смеются ему черти.
– Что, брат, попался?
А он человек привычный, ему не особо страшно.
– Что ж? – говорит. – Видали мы... Вроде – кочегарка, да не так жарко. – И давай уголья шуровать. Такой пар поднял, ажно черти вспотели.
– Ты, – говорят, – Проша, полегче. В грудях спирает.
А он:
– Ничего! Промок я, дак посушусь, погреюсь.
Ну, а в раю-то, на вечерней-то поверке, и хватились: одной души будто недостает.
Куда девалась душа? Черти в ад увели. Да не то что увели, хуже дело было: сама, говорят, пошла.
Насупил брови апостол Петр.
– Непорядок, – говорит. – Надо душу вызволять. Слетай-ка ты, архангел Гавриил, скажи – зовут-де в кущи райские.
Прилетел архангел Гавриил. Стучит в железные ворота.
– Выходи, Прохор-страстотерпец! Жду тебя в садах райских.
А Проньке-то и невдомек, что за Прохор-страстотерпец? И в церкви-то про такого не читано, и от дедов не слыхано... Так и не отозвался архангелу Гавриилу. Ни с чем улетел архангел.
Изумился апостол Петр.
– От веку, – говорит, – эдакого не бывало, чтобы человечья душа после смертушки божьему соизволению перечила. На то ей земная жизнь дадена. А здесь, куды назначают, туды и ступай. В рай – так в рай, в пекло – так в пекло. А путать не моги. Слетай-ка ты за ним, Михаил-архистратиг. Он матрос, военная душа, а ты божьему воинству командир. Тебя он послушает.
Опоясался мечом Михаил-архистратиг, полетел.
Подступил к воротам адовым, ударил в железо рукоятью, загремел:
– Прохор-воин, выходи! Не здесь твое место. В раю твое место.
А Пронька притаился, молчит.
«Чур меня, – думает, – лучше не пойду. Уж больно ты, батюшка, грозен».
Постоял архангел у ворот, подождал, подождал, да и полетел назад ни с чем.
Так бы и остаться Проньке в аду на веки вечные, да на тот случай проходил мимо Микола Морской.
– Эх вы, – говорит, – одно слово – блаженные! На всякую рыбу своя снасть нужна!
Взял он боцманскую дудку, стал у райских дверей и засвистал к вину.
Как услыхал это Пронька, так и кинулся наверх из кочегарки своей – из пекла то есть.
Только черти его и видели. В ноль секунд явился, куды следует.