Жили-были три брата, два-то умных, а третий Емеля-дурак.
Вот собрались умные братья в нижние города товары закупать и говорят дураку:
– Ну, смотри, дурак, почитай наших жен да в хозяйстве им помогай, а мы тебе за это купим сапоги красные, и кафтан красный, и рубаху красную.
Говорит дурак:
– Ладно, буду почитать.
Распрощались братья с женами и поехали в нижние города. А дурак лег на печь и лежит.
Прошел день, прошел другой, – говорят дураку невестки:
– Что ж ты, дурак? Братья велели тебе нас почитать, в хозяйстве нам помогать, а у тебя только и дела: на печи лежишь да мух считаешь. Сходи хоть за водой.
– Я ленюсь, – говорит дурак.
Рассердились невестки:
– Ах ты такой-сякой! Не будет же тебе ни кафтана нового, ни рубахи красной, ни шапки меховой.
Видит дурак, что дело не шуточное, покряхтел, покряхтел, взял ведра и пошел за водой.
Пришел на реку, закинул ведерко в прорубь, глядь – попалась ему большущая щука. Обрадовался дурак.
– Вот это ладно, – говорит. – Наварю же я из этой щуки ухи. Славная уха будет, жирная. Сам наемся, а невесткам не дам – я на них сердит.
А щука плеснула хвостом в ведерке и говорит ему человечьим голосом:
– Не ешь меня. Пусти меня в воду – счастлив будешь.
– Какое от тебя счастье? – говорит Емеля.
– А вот какое: что скажешь, то и будет. Вот скажи: по щучьему веленью, по моему прошенью, ступайте, ведра, домой сами и поставьтесь на место. Они и пойдут.
Обрадовался дурак.
Бросил скорее щуку в воду и кричит:
– По щучьему веленью, по моему прошенью, ступайте, ведра, домой сами и поставьтесь на место. Да смотрите у меня, чтобы капли не пролилось.
И только успел он крикнуть, как пошли ведра – да и с коромыслом – сами домой. По бережку да в горку, – и подгонять не надо.
А Емеля сзади идет, посвистывает. Так в самую избу и пришли – ведра впереди, Емеля позади.
Невестки как увидели, только рты разинули, руками развели:
– Вот те и дурак! Другой и умный, а воду на плечах носит, а у этого дурака ведра сами по дороге бегут.
Ахают невестки, дивуются, а Емеля уже на печи лежит, бока греет, мух считает.
Часу не прошло – опять пристают к Емеле невестки:
– Что ж ты, дурак, разлегся на печке? Дров нет, ступай за дровами.
Повернулся Емеля на другой бок:
– Да я ленюсь.
Рассердились невестки:
– Тебе что братья наказывали? Нас почитать да в хозяйстве помогать. Не будешь слушаться, так и знай – не видать тебе ни кафтана, ни рубахи, ни шапки!
Надоело Емеле бабью ругань слушать, слез он с печки, взял два топора и сел в сани. Только лошади не запряг.
– А ну-ка, – говорит, – по щучьему веленью, по моему хотенью, катитесь, сани, в лес сами!
Покатились сани, скоро да шибко, словно кто их подгоняет. Умный знал бы, куда повернуть – он бы сразу за околицу да в поле, а дурак через всю деревню по главной улице дует. Народ от него во все стороны шарахается.
Кто успел – за ворота спрятался, кто не успел – под полозья попал. А дураку и горя мало – на то он и дурак!
– Сторонись! – кричит. – Задавлю! – и катит себе без оглядки.
Бежит за ним вдогонку народ.
– Держи его! – кричат. – Лови его! – кричат. Да где уж тут поймать! Выехали сани в поле, с горки на горку, да через речку, да в лес! Тут и остановились.
Слез дурак с саней, сел на колодину и говорит:
– По щучьему веленью, по моему хотенью – один топор с корня руби, другой дрова коли!
Пошли топоры деревья валить, дрова колоть, а Емеля сидит себе да посвистывает.
Вот дрова нарубились и в сани уложились. Тут Емеля опять приказывает:
– А ну, один топор, пойди-ка да сруби мне дубинку. Да смотри у меня, чтобы крепкая была!
Топор пошел и срубил дубинку.
Примостился Емеля на возу, дубинку рядом положил и пустился в обратный путь. С горки на горку, через речку да через поле – прямехонько в деревню. Покрикивает, вожжами покручивает, во весь дух катит.
Только он на главную улицу выехал, тут его и поймали. С воза стащили, начали подергивать да пощипывать.
А Емеля прикрыл рот ладонью и потихоньку говорит:
– А ну-ка, дубинка, по щучьему веленью, по моему хотенью, выручай хозяина.
Соскочила дубинка с воза да как пошла по спинам да по затылкам гулять. Ломает, молотит, кого не в лоб, того по лбу. Люди так наземь и валятся.
Не успел Емеля оглянуться, а уж дубинке и бить некого.
Вскочил Емеля на воз:
– А ну-ка, сани!.. – и покатил домой.
Так с разгону в ворота к себе и въехал. Дрова сбросил и скорей на печь – лежит, бока греет.
Вот лежит наш Емеля, полеживает, а слава о нем по всем дорогам летит. Долетела она и до царского дворца.
Как услышал царь про такое чудо, нестерпежь ему стало, – до смерти узнать хочется, как это людей без лошади давить, без рук колотить.
– А позвать ко мне этого молодца! Пусть ответ держит!
Поскакал гонец к Емеле. День скачет, ночь скачет, едва живой прискакал.
– Где дурак? – с порога кричит.
А Емеля ему с печи:
– А вон на пороге стоит.
Рассердился гонец:
– Ах ты, такой-сякой! Да как ты смеешь царскому гонцу такие слова говорить!.. Да я тебя... Да ты у меня!.. Собирайся живо, приказано тебе к царю явиться!
– А чего я там не видал, – говорит Емеля, – мне и здесь хорошо.
Затопал ногами гонец:
– Ну, погоди же, запляшешь ты у меня!
А Емеля только смеется.
– Смотри, – говорит, – как бы самому не заплясать.
Отвернулся он к стенке и тихонько говорит:
– А ну-ка, по щучьему веленью, по моему хотенью, ступай, гонец, в царский дворец. Да не шагом, не бегом, а вприсядку.
Не успел он договорить, а гонец уж подбоченился, да как пошел выкидывать коленца. Так плясом на самую дорогу и выкатил.
Хочет он назад завернуть, а ноги его не слушают, ноги Емелю слушают, прямо к царскому дворцу гонца несут.
А царь уже на крылечке стоит – ждет не дождется.
– Где Емеля? – кричит. – Подавай сюда Емелю!
Утерся гонец рукавом, перевел дух и отвечает:
– Хочешь казни, хочешь милуй, а я к этому сатане больше не пойду. Наплясался!
Призвал царь своих министров и генералов и приказывает:
– Доставить мне Емелю. Чтобы к завтраку здесь был. А не доставите – всем головы долой. – И пошел в свои покои.
Стали министры да генералы думать. Думали-думали, ничего не придумали.
Тут вызывается один старичок – отставной генерал.
– Ладно, – говорит, – я поеду. Чем черт не шутит!
Сел в карету и поехал.
Вот подъезжает он к Емелиному дому.
Карету у ворот оставил, через двор пешочком семенит.
В избу вошел, поясной поклон отвесил и ласково говорит:
– Не угодно ли вам, Емельян Иваныч, в карету пожаловать. Царь-батюшка без вас не пьет, не ест, все в гости к себе поджидает.
– Видать, он у вас сытый, – говорит Емеля. – Ужо проголодается, так меня ждать не станет. – И повернулся к стенке.
Вздохнул старичок.
– А уж царь-батюшка и подарки вам приготовил: красный кафтан, да красный кушак, да красную шапку. Зря пропадет добро...
Услышал это Емеля и опять к генералу повернулся.
– А сапоги, – говорит, – приготовил?
Обрадовался генерал.
– Как же, как же, – говорит, – узорчатые, с подковками. Пожалуйте в карету!
– Нужна мне твоя карета, – отвечает Емеля. – Я и без кареты скорей твого доеду.
Нахлобучил он шапку, подтянул кушак.
– А ну-ка, – говорит, – по щучьему веленью, по моему хотенью, вези меня, печь, в царский дворец.
Затрещала изба, зашаталась.
Вышла печь из угла на середку, потопталась на месте – да как пойдет – через сени, да во двор, да на улицу, – только пыль сзади стелется.
Генералу за ней и не поспеть.
– Гони! – кричит кучеру. – Настегивай!
Так и приехали к царскому дворцу. Впереди Емеля на печи, позади – генерал в карете. Увидал их царь, да так и обмер.
– Не позволю! – кричит. – Нет на то моего царского указа, чтобы печки с места снимались да по дорогам шатались. Взять его!
Кинулись к Емеле царские стражники. Да где им! Емеля на печи, как на коне, гарцует. На одного наедет, другого придавит, третьего к стене прижмет.
Такой шум в царском дворе поднялся – до самого неба стоит. Вся царская челядь на крыльцо высыпала. Тут и министры, и генералы, и даже сам казначей.
Услышала шум и царская дочка. Выглянула она из своего терема.
– Ах, батюшки, – говорит, – да я такого молодца и во сне не видала.
Другой и на коне, как на печи, сидит, а этот – на печи, как на коне.
Высунулась она из окна по самый пояс и машет Емеле платочком. А Емеля и рад – осадил печку у самого терема и шапкой царевне помахал.
– А что, красавица, – кричит он. – Не пойдешь ли ты за меня замуж?
– А ты меня на печке покатаешь? – спрашивает царевна.
– Отчего же не покатать? – говорит Емеля. – Покатаю.
Выбежала тут царевна во двор да прямо царю в ноги.
– Батюшка, – говорит, – отдай меня за этого молодца!
Рассердился царь:
– Да ты в уме ли? Царская дочь за мужика собралась!
– Велика ль беда, что мужик? Зато у самого турецкого султана такой печки нет. Отдай меня за него, батюшка!
– Ну, добро, – говорит царь. – Выходи. Только уж приданого тебе не видать. Как стоишь, так и ступай.
Заплакала царевна – в три ручья разливается.
И печка-то ей по душе, и Емеля по сердцу, да без приданого уходить обидно.
А Емеля ее утешает:
– Чего ревешь? Тряпок пожалела... Да я тебе вдесятеро больше этих тряпок надарю. Залезай скорей на печь. Не пропадем!
Царевна утерла слезы, подобрала подол – и на печь к Емеле.
Только их видели. Выехали они в чистое поле. Выбрал Емеля пригорочек повыше – слева речка, справа – лесок – и остановил свою печку.
– Здесь будем жить! – говорит.
Испугалась царевна:
– Где это видано – без крыши жить? А как дождь пойдет?
– Ничего, – говорит Емеля, – будет у нас и крыша.
Отвернулся он в сторонку, прикрыл рот ладонью и говорит:
– По щучьему веленью, по моему хотенью, стань средь поля золотой дворец о семи столбах, о семи теремах – с окошками хрустальными, со ставнями янтарными, с решеткою узорчатой, с воротами коваными!
Как сказал – так и сделалось.
Стал средь поля золотой дворец – будто солнце сияет. Глядишь – глазам больно.
Взял Емеля царевну за руку, и пошли они с ней во дворцовые покои. Царевна радуется, по сторонам смотрит, в ладоши хлопает.
– Ну и дворец! – говорит. – Всем дворцам – дворец! Батюшка как узнает, от зависти лопнет. Вот бы нам его в гости позвать!
– И звать его не надо! – говорит Емеля. – Дай срок – сам приедет.
И верно – поутру выглянул царь из окошка да так и обмер. Что за чудо! Спать ложился – пустое поле было, а проснулся – дворец стоит, золотыми башнями сияет, окошками поблескивает.
Созвал царь всех своих слуг.
– Это кто же, – говорит, – такой проворный? За одну ночь дворец поставил. Вам, дуракам, и в год не справиться.
Кланяются ему слуги.
– Так точно, – говорят, – не справиться. А кто построил – это нам неизвестно.
Забрало тут царя за живое.
– Ну, – говорит, – я не я буду, если не узнаю, кто во дворце живет.
Забегал он, заторопился.
– Корону мне! – кричит царь. – Лошадей закладывать! Сейчас еду!
И поехал.
А Емеля с царевной его уже поджидают.
Ворота открыли, на золотой лавочке сидят, посмеиваются.
Въехала царская карета во двор, вылез царь, да как увидел дочку с зятем, так и рот разинул.
– Вы что тут делаете?
– А мы тут живем.
– А дворец-то чей?
– А хозяйский.
– А хозяева-то кто?
– А мы.
Удивился царь.
– Ну, коли так, Емеля, – говорит, – прошу ко мне в гости пожаловать.
– А чего мы у вас не видели? – отвечает Емеля. – Нам и здесь хорошо.
Рассердился царь, сел в свою карету и назад уехал.
А Емеля с царевной у себя во дворце остались. Зажили они весело да ладно, живут-поживают, добра наживают.