Живало-бывало, были на деревне старик Федосей да старуха Федосья.
Ладно жили: чем попадя друг дружку били. Она его – ухватом, а он ее – лопатой, она его – скалкой, а он ее – палкой.
У мужика-то рука, известно, покрепчае. Бил он свою старуху, бил да и добил. Кончилась старушка, померла.
Ну, стало старику очень жалко. Он и думает:
«Жили по-хорошему, как люди. Надо бы и похоронить по-хорошему».
Собрался, пошел плачеи искать. Идет, а навстречу ему медведь.
– Что, Михайло Иваныч, умеешь ли плакать?
– Дело простое!
– А ну, поплачь!
Заревел медведь:
Была у старика стару-уха.
Она его – по лбу, он ее – в ухо.
Она его – в зубы, а он – за волосья, –
Вот и померла старуха Федосья.
– Не умеешь ты! – говорит старик. – Не надобно мне такого плачу.
И дальше пошел.
Видит: идет навстречу волчище – длиннохвостище.
– Что, Левон Степаныч, умеешь ли плакать?
– На это нас взять! Не только что плакать, выть умею.
– А ну, повой!
Волк и завыл:
Ох, ты, горькая моя стару-у-ушечка,
Праведная твоя буди душечка!
Уж не будешь ты терпеть
На том свете му-у-ук,
Не сама ты померла,
От лопаты полегла,
От дедовых ру-у-ук!
Не понравилось старику. «Воёт, воёт, а что воёт, и сам не поймёт». И дальше пошел.
Видит: бежит навстречу лисанька-лиса.
– Все ли поздорову, старичок? Как живется-можется, родименький? Куды пошел?
– Да вот старушка у меня померла, Лисавета Лаврентьевна. Иду плачеи искать.
– Возьми-ка меня!
– А плакать-то умеешь ли? Уж мне тут наплакано!
– Наперед не хвалюсь. Сам посуди!
Села лисичка посередь дороги. Ушки подняла, хвостом помела, сама завела:
Как была у старика старушка,
Уж такая-то умная-разумная,
Беломоюшка, тонкопряльюшка,
Всему дому хозяюшка.
Утречком ранешенько вставала.
По три веретенца на день пряла,
Щи да кашу варила,
Старика кормила да поила.
Уж и на кого ты, хозяюшка,
Уж и на кого ты, голубушка,
Старичка своего спокинула?
Он ли тебя, старушка, не любил,
Он ли тебя, старушка, не жалел?..
– Вот это, – говорит старик, – плач так плач. Всякого слеза прошибет. Ступай со мной, лисанька. Ты поминальный стол накрывай, в дому хозяйничай, а я гробок строить пойду. И помянем старушку, как водится, и поплачем, и схороним – все по-хорошему, честь по чести...
Пустил он лиску в избу, а сам к своему делу пошел. Молотком стучит, гробок мастерит да все припевает:
Уж такая-то была беломоюшка,
Уж такая-то была тонкопряльюшка...
Построил гробок, воротился к своему порогу. Слышит: тихо в избушке.
«Видать, притомилась моя плачея. Пересохло горлышко-то!..»
Отворил он дверь – смотрит: пусто в избе, хоть шаром покати. Ни припасу, ни запасу.
Без него плачея поминки справила, никому крошки не оставила. А сама в лес убралась.
Вот те и проводили старушку: на помин житья – медова кутья!
