Наши края лесные. Куда ни поглядишь – леса. И направо, и налево, и спереди, и сзади, и под горой, и на горе...

 А в древние времена еще такие ли чащи были! Такие ли дерева стояли! Их топором-то было не взять, – как железо! А уж зверья тут было – видимо-невидимо... Да и кроме зверья – жили в этих лесах... и теперь, бывает, живут, да уж не тот народ пошел – мелок!

 Вот, рассказывают, в те времена, в самом что ни на есть отдалении от людского жительства, в страшном буераке, лешак один жил – кривой, лохматый, огромадный... Ну, это была сила! Он и гл?за-то при сраженье лишился.

 Это вот как случилось, говорят. Напал на Русь басурман и уж совсем было одолел ее. Идет да идет себе, все кругом огнем палит, всех гонит...

 Ну, а как дошел до нашего-то лесу, – тут на него этот, – лешак, значит, – как снег на голову! Всю рать ихнюю завалил – дерном, камнем, валежником...

 Один басурман исхитрился все-таки и пустил в него каленую стрелу. Пустил – да и попал в правый глаз. А стрела-то была с зазубриной.

 Он, – лесовой-то, выдернул ее да вместе с глазом и бросил. После того он долго на народ не показывался. За охотой – и то редко ходил, все больше сына посылал.

 А сын у него был – ну, как батька. Не слабже. Ему еще и двенадцати годов не было, а мог самые матерые елки ломать.

 В ту пору, как он подрос, на Руси опять война была. Вот старый-то лешак и надумал повоевать еще разок. Видно, захотелось вспомнить прежнюю молодость.

 Собрался он и пошел. А сын – за ним. Гнался, гнался и настиг.

 Отец рассердился.

 – Ты куда? Зачем? Кто звал?

 А он:

 – Я, батюшка, с тобой! Сражаться хочу!

 – Пошел домой! Рано тебе еще – не вырос!

 (А парень-то с сосну, смотреть страшно.)

 Он, стало быть, лешачонок-то, спорит:

 – Нет, как хошь, батька, я с тобой.

 А отец его и слушать – не слушает. Сграбастал, да и привязал к лесине. Самую величайшую лесину выбрал, какая в лесу росла, и вязьями прикрутил. Оставил так и ушел.

 А лешачонок рвется за ним, рвется – да никак ему не оторваться. Он давай кричать. Такой крик поднял – лес кругом валится.

 Счастье его, что недалеко мужик дрова рубил.

 «Дай, – думает, – посмотрю, кто это там базанит».

 Ну, пошел, посмотрел, да так и обмер. Стоит под лесиной эдакой детина, сам с лесину, не поймешь, он ли к ней привязан, она ли – к нему.

 Мужик – бежать, а лешачонок кричит:

 – Погоди, брат! Отвяжи меня! Я тебя не забуду.

 Мужик и воротился. Взял топор, влез на дерево и перерубил вязья, что под локти ему батька пропустил.

 Парень плечи расправил, локти развернул.

 – Спасибо, брат, – говорит. – Уж я тебе услужу.

 И только его стало – убежал.

 А мужичок стоит на месте, сам будто привязанный. Не знает, во сне ли видел, наяву ли было.

 Ну, в скором времени мужичка этого на войну взяли. А война-то была трудная: уж чуть-чуть было не попала Русь наша нехристям под суг?ненье, да явился один молодец на бранное поле и все дело повернул. Подались басурманы. Кого он рукой достал, тот на поле лег, а кого не достал, тот назад бежит – в свой предел, в Турскую землю.

 Ну, понятное дело, все этого молодца хвалят, благодарствуют ему. А он – ничего, молчит, только посмеивается. Был тут и мужичок, тот самый, что лешачонка в лесу отвязывал.

 Уж он смотрел, смотрел на молодца – что такое? Будто видал он его где, а где – и не вспомнить.

 А тот поглядел на мужика ск?са и усмехнулся.

 – Ну-ка, – говорит, – братец, пойдем со мной.

 Пошли вместе. Заходят в кабак.

 Богатырь этот сейчас вина требует.

 – Много ли вам?

 – Зачем много? Давай, лей ведро!

 Те думают – на что ему столько вина? А он взял ведро, за уши – да на лоб.

 – Лей еще!

 Ему другое ведро подают. Он и то выдул, и третье спрашивает. Поставили перед ним третье ведро, а он мужика угощает. – Пей, товарищ! Что ж ты?

 – Нет, батюшка, у меня из ведра пить – душа не принимает.

 – Ну, дайте ему стакан!

 Он выпил стакан, другой, а все не знает, с кем пьет. Тот, наконец, и спрашивает:

 – Что ж, знакомый? Знаешь ты, кто я, или не знаешь?

 Мужичок смотрит, и страшно ему.

 – Нет, батюшка, – говорит, – не знаю.

 – А я самый тот, кого ты в лесу от лесины отвязал. Или не помнишь?

 – О-о! Да что же ты нынче какой маленькой стал? Чуть поболе людского. Книзу ты, что ли, растешь?

 – Я, – говорит, – какой захочу быть, такой и могу быть. Лесом иду – вровень с сосною, полем иду – вровень с травою. Меж людей хожу – людям вровень... А ты давно ли, братец, из дому?

 – Да с начала похода...

 – А знаешь ли, что там деется?

 – Нет. Откуда же? Сам дома не бывал и земляков не видел.

 – Вона как! А там у вас – дела! Нынче плачут, а завтра веселиться станут.

 – Ойё! Почто ж так?

 – Да жену твою замуж выдают. Тебя-то уж боле не ожидают. Слух такой прошел, будто помер ты. Поплакали они, да и позабыли.

 Мужик и голову повесил.

 А тот ему:

 – Не плачь. Я твоему горю пособлю. Поди скорее, возьми всю твою одёжу, да и побежим домой. Может, еще и застанем жинку твою дома-то.

 Мужик верит и не верит. Побежал скорей к своим, простился с товарищами, взял шапку, рукавицы да военный кафтан со светлыми пуговицами – и назад, к лесному приятелю.

 А тот взял его под пазуху, да и драла-задувала! Так скоро полетели, что волоса из головы ветром вырывает. Мужик кричит:

 – Ой, товарищ! Шапка с головы спала!

 – Го! Хватился! Где уж она теперь! За тыщами верст осталась. Наплевать на нее!

 Дальше бегут. А солдат опять кричит – еще того тошнее.

 – Сапог прутом сшибло!

 – Ну его! Далеко остался!

 Так у мужика всю одёжу в лепетки и растрепало. Одно хорошо – жалеть некогда. Земля под ногами сама бежит. Тучки позади остаются.

 Вот и прибежали они домой вовремя.

 Жених с невестой за столом сидят. Сваты кругом них так и ходят. Народу полон дом.

 Леший – двери настежь!

 – Ждали, – говорит, – нас, гостей? Или, может, не ждали?

 Все так и обмерли. Молчат. А лешак взял невесту за руку, вывел из-за стола, подводит к мужу.

 – Вот, – говорит, – твой жених во второй раз.

 А жениху отставному бает:

 – Зд?рово женился, да не с кем спать!

 А свату:

 – Поди домой, Данило, пока не испроломано рыло. А мы станем брагу попивать да тебя поминать! Ого! Как я устал! Дайте-ка мне глотку промочить.

 Подносят ему бокал с пивом. Он не берет.

 – На что ты мне, молодуха, в этом наперстке подаешь! Коли не жаль, тащи кадку со всем запасом.

 Принесли ему большую кадку с пивом. Едва приволокли, поставили и смотрят, что будет.

 А он как опрокинет ее на лоб! Да и выпил до капли. Выпил и сильно охмелел – может, с устатку...

 Хозяин давай поигрывать кремешком по заслонке:

 Тринь, тринь, тринь, Васильевна,

 Тринь, тринь, тринь, куды пошла!..

 А леший под эту музыку и ну плясать! Чуть потолок в избе головой не выломил.

 Плясал, плясал, да вдруг и пропал совсем. Будто и не было его...

 Все скорей к окошкам, к дверям. А уж он вон где идет! Раз шагнул – через реку, два – через лес...

 Обернулся сы?здали, махнул рукой.

 – Живите! – говорит.

 И ушел.